…И вечно радуется ночь. Роман - Михаил Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никто из нас не знает, от чего умирает другой. Нет, тайны из этого не делается, но интересоваться этим отчего-то не принято, мы знаем то, что происходит с нами, но не знаем то, что происходит с соседями. Я мог бы разрушить стену этого молчания, мне это решительно ничего не стоит, но у меня никто про это не спрашивает, оттого молчу и я. Я пребываю в общей струе, в кои-то веки. Хотя я вполне мог бы представить подобный разговор:
«Здравствуйте!»
«Вы шутите? Я бы и рад здравствовать, да не могу, увы».
«Вовсе не шучу. Почему бы вам не здравствовать?»
«Потому что мы все больны, чёрт побери, мы насквозь гнилые».
«Вот как? Вы тоже больны?»
«Представьте себе!»
«А я, было, подумал, что это только пансионат…»
«Это и есть пансионат, глаза вас не обманули. Но что это за пансионат!»
«Даже не знаю, что и думать».
«Лучше и не думайте тогда, вам вредно думать».
«Чем же вы больны?»
«Чем я болен? Ха-ха! Вы думаете, будто я боюсь сказать вам это? Да ничуть не бывало!
«Зачем же дело стало?»
«Сначала вы скажите мне, чем больны вы».
Хм, кажется, что-то подобное было, я припоминаю. Вот только не помню, когда и с кем я говорил об этом.
Фантазии мне не занимать и частенько развлекаюсь я тем, что придумываю болезни для «овощей», а один раз выдумал болезнь и самому себе. Мои герои часто умирают от разочарования, а я умираю от предубеждения.
Что это за зверь и с чем его есть?
Предубеждение против жизни, вот что! Я думаю, как нужно жить там, где никакой жизни нет и в помине.
Вот ещё, скажите пожалуйста, но ведь жизнь есть везде!
Увы, далеко не везде. Хотя, отчего «увы»… Быть может, кому-то по душе такое положение вещей. Вот хотя бы доктор Стиг, появись здесь, в «Вечной Радости», жизнь, потеряет работу и источник заработка, ему придётся писать и продавать в газеты статьи о собственных наблюдениях над «овощами». Некогда это бы считалось гнусностью, но всяческая мораль давно утратила смысл и вышла из моды, теперь у нас всё напоказ – любовь, рождение, смерть… Ему нужно будет что-то есть и на что-то жить, попаразитировать немного на несчастьях он не преминет.
Добрый доктор Стиг!
Он похож на какого-то сказочного героя, врача, который пытается спасти весь мир разом, а ему никто не верит. Он говорит: «Ну, вот же, вот, мои руки, они чисты, как самые чистые воды, чисты и мои намерения. Я хочу спасти вас всех!» А ему не верят, вот как! Доктор несчастен, ему нечего есть и не на что купить газет, чтобы узнать положение в мире, он до последнего не хочет продавать наши души дьяволу, и когда уж совсем невмоготу, то скрепя сердце совершает сей тяжкий грех, заключает сделку с силами ада. Теперь он сыт, а разум его полон всяческих мыслей, потому как на голодный желудок ему совсем не работалось. Ему нужно применить куда-то все свои знания, полученные в университетах, он жаждет добра и ищет справедливости. Но ему не к кому их применить – мы все давно на том свете, мы все давно в аду. Какое, однако, несчастье!
Тогда он сильно кручинится, что ни в коем разе не сказывается на его умственной активности, и даёт новое объявление в газету об открытии платного пансиона для умирающих, для облегчения их страданий, душевных и телесных. Полный покой, хороший уход, красные, белые и жёлтые таблетки, природа, берег моря, место, равноудалённое от морских торговых путей и более-менее крупных городов, глушь, одним словом. Ему недолго ждать. Дзинь-дзинь! Колокольчик звенит в упряжи лошадей. Бип-бип! Сигналит автомобиль. Вот мы и приехали умирать на природе, с видом на море, лес и горы. Как это прелестно!
Море бушует во фьорде, птицы кричат, подставляя крылья порывам ветра, небо мрачно; где-то там, в небесной канцелярии, собираются объявить войн этому миру, так, лёгонькую войнушку, потрясти его немного, чтобы не слишком задирал нос. По тропинке меж прибрежных скал идёт человек, он идёт быстро, почти бежит. У берега его ждёт лодка, выкрашенная в белый цвет. Он прыгает туда с разбега так, что лодка погружается почти что полностью, а затем вода вновь выбрасывает её прочь. Он садится на вёсла и хочет плыть.
– Что ты делаешь, несчастный! Море неспокойно, погляди! Ты перевернёшься и утонешь!
– Нет, не утону! Я не могу утонуть, и лодка моя самая прочная из всех, что существуют под этим небом. Она крепче этих скал, и быстроходнее ветра, в одно лишь мгновение ока я могу перенестись в ней, куда бы ни пожелал.
– Что за глупая самоуверенность!? Ведь ты же всего лишь человек, мелкая сошка, пыль на дороге, по которой ездит колесница вечности. Одного лёгонького толчка хватит, чтобы выбросить тебя прочь из твоего белоснежного корыта, а его разбить в щепы.
– Этому не бывать!
– Почему?
– Потому что я давно мёртв, а лодка моя уж два века как разбита и лежит на дне, а то, что ты видишь, лишь память о ней.
Человек оборачивается и машет рукой на прощание – глазницы его пусты, а вместо носа зияет дыра. Это мертвец, мертвее не бывает. Но, тем не менее, я признаю в нём Шмидта. И будто бы мне страшно? Ничуть не бывало! Я хочу плыть с ним на этой белой лодке, я хочу быть таким же ледяным и бесчувственным, как он, жажда вкусить смерти влечёт меня. Но когда я прыгаю к нему в лодку, то оказываюсь в ледяной воде. Барахтаюсь, захлёбываюсь, что-то тянет меня ко дну, и, одновременно, не пускает туда, мечусь между мирами точно птица, это продолжается целую вечность. Грудь сдавливает, голова воспалена, глаза выкатываются из орбит, язык пылает. Хочу умереть, но не могу.
Я хочу умереть, но не могу – всё это вновь и вновь происходит со мной.
«Вечная ночь» открыта для новых постояльцев. Кто-то умирает, и тут же новый «овощ» заступает его место, а белая лодка ждёт на берегу во фьорде, она вновь пуста.
Как же всё просто: выйти из особняка, пересечь парк, пройти по дороге, спуститься к морю дорожкой меж скал, а там – белая лодка.
Плыви куда пожелаешь.
Как всё просто, но как всё сложно!
***
В кают-компании вновь шумно и весело.
Нет, вдова Фальк так и не объявилась, да и, судя по всему, вряд ли объявится уже. Зато прибыл новый постоялец, бравый артиллерийский капитан, он занял комнату Шмидта, а также и всеобщее внимание. Его лицо похоже на воронку от попадания ядра из пушки, такое же бесформенное и едва ли не вдавленное внутрь, с перекошенным носом, с длинными, торчащими в стороны, седыми усами, а руки тёмные и скрюченные, словно по ним проехались гусеницы танка.
– Что за лицо! – восклицает толстый Фюлесанг. – Какой гордый вид! Истинный имперский Орёл! Вы в самом деле капитан? Это не ошибка? У вас стать и выправка истинного генерала…
Толстяк угождает Капитану так, словно бы должен ему изрядную сумму.
Наши дамы, даже и те, что на последнем издыхании, в восторге от Капитана, постепенно убедив себя, насколько тот брав, шикарен и обходителен, истинный гусар, и уже готовы скушать меня со всеми потрохами, едва я бросаю на него насмешливый взгляд. Хоть Капитан и норвежец по отцу, потомственный вояка, но со стороны матери – немец, и в последнюю войну был в артиллерии кайзеровской армии на восточном фронте, получил там несколько ранений, пару железных крестов, которые до сих пор с претенциозностью носит, а также неприязнь ко всему славянскому, награду посерьёзнее каких-то там крестов.
Узнав о моей национальной принадлежности, Капитан глядит на меня враждебно, исподлобья; мне кажется, за пазухой он держит гранату персонально для меня и немедля бы выдернул чеку, подорвав и меня, и себя заодно, если бы кругом не было милых дам и так хорошо принявших его господ. Ну, пожалуй, за такую героическую смерть ему полагался бы ещё один крест, так что об этом стоит подумать всерьёз.
Когда я раскланиваюсь, случается неожиданное: вдруг меня перехватывает профессор Сигварт, весь возбуждённый, с испариной на лысине, и отводит в сторонку. Видно, он уже готов к новым боям – на место инертного Шмидта пришёл новый человек, пангерманец, который так просто не выбросит белый флаг, за одно лишь упоминание Фейхтвангера он вполне может рубануть саблей. Что, у него нет сабли? Тогда он испепелит врага одним взглядом – а это не шутки! – он и на такое способен.
Сигварт полагает завербовать меня в союзники, он ещё помнит, как я невольно помог ему в спорной ситуации с покойным Шмидтом, ведь так? Или это какой-то глобальный заговор, авантюра, куда он хочет втянуть меня. Революция, свержение короля с трона, судя по его взволнованному виду, не иначе. О, подумайте хорошенько, господин профессор – доктор Стиг может не оценить нового профсоюза, его сердце не выдержит и разорвётся.
Но профессору нужно вовсе не это, не хочет он и свергать короля с престола.
– Вот что, дорогой Лёкк, – говорит профессор проникновенным заговорщическим шёпотом, – вы тут самый нормальный человек, я это давно понял. Я запомнил вас ещё тогда, во время спора со Шмидтом, запомнил и позавидовал вашему самообладанию. Вы не находите, что здесь у нас нет никакого будущего, здесь мы просто чахнем и больше ничего?
